Слова о любви, навеянные небом
…В середине семидесятых годов прошлого века я, выпускник КБГУ, писал дипломную работу о жизни и творчестве Экзюпери, заключительную главу о его гибели 31 июля 1944 года.
А ночью я увидел сон, в котором одинокий самолет (потом уже узнал его марку - истребитель Lockheed Lightning P-38), только что резавший, не зная жалости, небесную голубизну, неожиданно вошел в пике и устремился к изумрудной поверхности Средиземноморья.
Я вскрикнул, когда встало передо мной лицо человека в шлеме – это был он, Сент-Экс, как любовно звали его друзья. Его глаза были закрыты, а сам о, судя по всему, потерял сознания - голова безжизненно моталась из стороны в сторону.
Я услышал, как натужно, со всхлипами, чихает мотор, и понял, что уже все предрешено.
…Железная птица врезалась в воду, и через мгновение на ней не осталось никаких следов.
Я осмотрелся по сторонам, но вокруг было только море. Одно море во все стороны. И больше ничего. Я заплакал. Горько-горько, как в детстве. Слезы лились по моим щекам, их невозможно было остановить, подушка стала мокрой, словно на нее вылили стакан воды. Горечь тех слез до сих пор ощущается мной.
В тот день я так и не смог избавиться от впечатления, что стал свидетелем смерти любимого человека и не раз ощущал. как слезы сами по себе стекали по щекам. А губы шептали имя Жеевьева: «Женевьева, Женевьева. Почему же ты отпустила его в этот последний (в прямом и перенсном смысле слова – с 1 августа 44-летнему летчику в приказном порядке было запрещено подниматься в небо) полет?»
Женщина с этим именем, так потрясшим мое юношеское воображение, не была женой Экзюпери, она была за пределами его супружеской жизни. Как у большинства мужчин бывает то, что называется легко, прозрачно и светло: Женевьева. Суть ли имя…
Лишь одна мысль, что его найдут, обязательно найдут, сглаживала боль. И его действительно нашли – нашли в 1998 году, естественно, не тело, а браслет писателя. Именной браслет как весточка из прошлого, попавший в сети марсельского рыбака. Нашли впоследствии, как считается, и обломки его P-38.
Но я ведь давным-давно знал, где они лежат, но чем могли быть полезны мои знания, основанные на воображаемом путешествии…
Как же ты жила, Женевьева, пока он лежал в холодной воде?
Так же, как и все знающие, что любовь обязательно должна заканчиваться?
…Мне было четырнадцать лет. Ей, украинской девочке по имени Женя, столько же. Мы познакомились на черноморском побережье Кавказа, куда оба приехали с родителями.
Было первое чувство – робкое и застенчивое (речь идет о середине шестидесятых годов прошлого века, когда скромность еще в чести), были первые поцелуи и три вечера, проведенных вместе: наши смены не совпали. И обещание писать, и обещание ждать, и молчание, затянувшееся на месяц.
Начались занятия в школе, я заглядывал чуть ли не ежечасно в почтовый ящик, но весточки от нее не было. Я забрасывал ее письмами, я писал их каждый день, я сходил с ума от тоски, не зная, что делать: куда звонить, кого просить. У меня не было телефона, только адрес: Борисполь 2.
Борисполь – это прежде всего аэропорт, воздушные ворота Киева, но это и город, в котором была, а, возможно, есть и сейчас улица Новая, на которой в доме под номером два в девятой квартире проживала Жиглова Женя.
А потом пришло письмо, в нем листок в клеточку, вырванный из тетради, посредине – одно предложение: Женя погибла в автомобильной катастрофе. Конверт с цветочками – фиолетовыми ирисами.
И тогда я понял, что надо лететь в Борисполь. Зачем? Для чего? Вопросы эти не стояли: надо и все. Но вот как? Родители, прежде всего мать, не поймут, да и не отпустят. Кроме того, нужны деньги. Смешные по нынешним времена: билет туда и обратно (из Минеральных Вод в Киев) стоил 28 рублей. Но не маленькие, если вспомнить, что мама, учительница истории, получала 80 рублей, а отец, журналист, сто вместе с гонорарами.
Мама, конечно, занервничала, стала сразу расспрашивать, что и как. Я молчал. Отец, присутствующий при разговоре, внимательно посмотрел на меня и твердо сказал; «Пусть летит». И уже мне: «Сколько денег тебе надо?» Я, восьмиклассник, с роду не державший в руках больше нескольких рублей, узнавший перед этим стоимость билетов, лишь выдохнул : «Тридцать». Мать принесла три красные десятки. Она была так расстроена, что даже не подумала, где я буду жить в Киеве, на что питаться, как, в конце концов, доберусь до Минеральных Вод. Впрочем, билет туда в те времена тоже стоил рубль с копейками. Но надо быть честным: у меня еще имелась личная пятерка и три железных юбилейных рубля, презентованных гостями. Этого хватило на все.
Вряд ли стоит рассказывать о том, как я долетел до Борисполя, как нашел улицу Новую, как поднялся на третий этаж и, не останавливаясь перед девятой квартирой, поднялся выше. А потом, словно опомнившись, повернул обратно и на мгновение замерев перед дверью с железной цифрой 9, вдруг услышал родной голос. «Я скоро приду!» - крикнула девушка кому-то, судя по всему находясь уже в коридоре, перед самой дверью.
Как я бежал вниз, перепрыгивая через ступеньки, как прятался за деревьями небольшого скверика - не стоит рассказывать.
А потом из подъезда вышла Женя – тоненькая, светлая, чистая. Она не шла, а бежала. Она убегала из моей жизни - вприпрыжку, весело, задорно. Женя, чье имя перекликалось с именем Женевьева. Женевьева из жизни Экзюпери, из его произведений, которые пришли ко мне именно в тот год.
И был вечер, теплый сентябрьский вечер, сквер, из которого было видно окно на третьем этаже, силуэт, знакомый до боли.
Жива ли ты, Жиглова Женя, проживавшая в конце шестидесятых по адресу Борисполь 2, Новая 2, квартира 9? В «Одноклассниках» я не нашел тебя. Скорее всего, ты мне приснилась или я тебя выдумал…
Девочку Женю, так и не ставшую Женевьевой…
